Феликс Чечик родился в г. Пинск (Беларусь). Окончил Литературный институт им. А.М.Горького. Лауреат «Русской премии» (2011) и международной премии им. И.Ф. Анненского (2020). Живёт в Израиле.

Редактор публикации — Андрей Фамицкий

Местечко под солнцем

* * *

Когда меня мочили сапогами
чечены-дембеля —
я думал не о доме, не о маме, —
о Чили думал я.
Я представлял себя на стадионе,
а не в каптёрке боли посреди.
И надрывался, будто от погони,
мотор в груди.
Они ещё немного помесили,
потом им надоело, и они
ушли на блядки к дочерям России.
Cпаси и сохрани:
от мандавошек, пьяного начкара,
от страха, от Беслана — вновь и вновь!
А я лежал в крови, как Виктор Хара,
и пел любовь.

* * *

Сорвав природный голос, как чеку,
ты представлял для общества угрозу,
привив-таки к советскому дичку
любви позднеклассическую розу.
Ты цвёл и пах, как первая любовь,
ты пах и цвёл, пока не надоело,
плодоносить отказываясь вновь,
как страхом обескровленное тело.
И ты увял и умер на корню
морозным декабрём в начале мая:
колхозник, пролетарий, парвеню,
парфюмом дорогим благоухая.

* * *

Я местечко под солнцем давно застолбил, —
не пора ли теперь под луной?
Не сиреневый дым и не горечь рябин,
а проклятая память виной.

И, конечно, не я и не ты — лишь она
знает всё про меня навсегда.
И осколком бутылочным светит луна
и отксерила время вода.

* * *

Словно в будущее глядя,
бесконечно снится мне
двадцатитрёхлетний дядя,
не погибший на войне.

Сыро, листопадно, хвойно, —
никого — лишь он и я.
Не погибший дядя Хона,
мне годится в сыновья.

Золото ночного Рейна,
тишины осенний грим.
Невозможно, откровенно
и безмолвно говорим.

Говорим о Старой Руссе,
о Турткуле, о любви.
В небе лебеди и гуси,
аисты и соловьи.

И о Киеве, о Вие,
о Донецке, о Днепре, —
говорим, пока живые,
умолкая на заре.

Успокаивает, гладя
и оберегает сны,
двадцатитрёхлетний дядя,
не вернувшийся с войны.

* * *

Что ни говори, а возвратиться —
хорошо: синицы, снегири.
И безумие, как заграница
и любви монголия внутри.

Что ни говори… Скажи: — Здорово!
Слёз не пряча и прижав к груди.
Радуясь невозвращенью снова,
радуясь невстрече впереди.

Родина? Берёза и осина?
Тошно мне от этого добра.
Как для сына белая Россия —
чёрная дыра!

Сколько в ней пропало, сколько канет
снова — ни за что и ни про что.
Золотое сердце, словно камень,
памяти тиранит решето.

Что ни говори… Молчи, как вобла, —
пиво пей и на небо смотри
в час, когда созвездья смотрят в оба,
как синицы или снегири.

* * *

Жить в Торжке, читая Марка Твена,
трубку полуночную куря.
И от счастья умереть мгновенно,
не дожив полсна до декабря.

И течёт, течёт в порядке бреда, —
от начала жизни до конца:
то ли время счастья, то ли Брента,
то ли бесконечная Тверца.

* * *

Я не прощу эпохе,
укравшей жизнь мою.
И замолчу на вдохе
и выдох утаю.

Ни хорошо, ни плохо
вернуться вдруг домой,
где слушает эпоха
прощальный выдох мой.

* * *

Für Annette Julius

Замороженной памятью Кая
и оттаявшей музыкой нот —
та же бабочка или другая?
у меня на плече отдохнёт.
Я вернулся. Надолго? Навеки:
в тень инжиров, гранат, шелковиц —
окунуться в молочные реки
и в безбрежье кисельных границ.
После чёрного моря разлуки,
после Сены и Рейна тоски,
целовать материнские руки,
встав на цыпочки и на мыски.
Я вернулся обратно, как будто
в тридевятое не уезжал
и молюсь на осеннее утро,
как на ножны кровавый кинжал.
Навсегда забываю о горе,
навсегда забываю беду…
Бесконечной любви Семигорье
и безумия центр Помпиду.

Аудио: Феликс Чечик читает стихотворение «Замороженной памятью Кая…»